После появления в 1945 году знаковой статьи Фридриха Хайека The Use of Knowledge in Society превосходство рыночной экономики над социалистическими альтернативами часто объяснялось тем фактом, что знания и информация, необходимые для принятия экономических решений, распределены между многочисленным количеством участников экономических отношений, что делает невозможным их рациональное использование единым централизованным планирующим органом. С этой точки зрения, только рыночные механизмы способны максимально эффективным образом обеспечивать децентрализованное принятие решений и координировать действия индивидуумов. К таким отмеченным Хайеком «рассеянным фрагментам знаний» (the dispersed bits of knowledge) можно отнести не только предпочтения отдельных экономических субъектов, данные о доступных ресурсах и технологических решениях, но также и информацию о конкретных обстоятельствах места и времени, которые могут казаться незначительными, но тем не менее играют важную роль в функционировании всей системы.
Современные достижения в области информационных технологий поднимают вопросы относительно обоснованности отмеченных выше утверждений, представляя весомые аргументы в руки сторонников социалистических принципов построения общества. Эта ситуация возродила интерес к эпохальному спору в области экономических наук, известному как «Дебаты о социалистическом расчете» (Socialist Calculation Debate), наиболее активная фаза которого пришлась на 1920 – 1930-е годы. Интересно отметить, что в своем классическом варианте дебаты вышли далеко за пределы исследования экономических реалий. Они затронули вопросы политической философии, социальной философии, философии науки. В значительной степени их можно охарактеризовать как спор о методологии социальных наук в целом, что также добавляет интереса к данной теме в условиях появления искусственного интеллекта и технологий анализа больших данных.
В этом кратком экскурсе в историю спора мы, отмечаем основные аргументы участников, включая их слабые стороны, и делаемт акцент на взгляде на проблему со стороны немецких ордолибералов, чей вклад в сами дебаты остался в значительной степени незамеченным, но при этом выглядит наиболее значимым для возродившейся новой фазы диспута.
Дебаты о социалистическом расчете: суть вопроса
Одним из самых громких споров в истории экономической науки являются дебаты о способности социализма осуществлять экономические расчеты. В первой половине 20-го века эта дискуссия привлекла внимание целого ряда звезд экономической науки того времени и даже такого выдающего мыслителя как Макс Вебер. Лидерами одной из сторон дебатов выступили представители так называемой австрийской экономической школы, Людвиг Мизес и Фридрих Хайек, которые не только поставили под сомнение возможность рационального централизованного планирования, но и прямо заявили, что социализм считать вообще не способен. Схожую точку зрения как раз и высказывал Вебер, а также некоторые другие известные интеллектуалы, такие как, например, британский экономист Лайонел Роббинс и основатель немецкого ордолиберализма Вальтер Ойкен. Круг их оппонентов оказался гораздо шире. В первую очередь, это были адепты неоклассической версии экономической науки, которая сформировала сегодняшний экономический мейнстрим. К ним примкнул выдающийся австрийский экономист Йозеф Шумпетер, тем самым вычеркнув свое имя из перечня представителей австрийской экономической школы. И конечно же, на их стороне были марксисты и другие сторонники социализма, которые, безусловно, имели массу разногласий с неоклассическим взглядом, но эти разногласия касались того, как социалистическая система должна осуществлять экономические расчеты, а не самой ее способности делать это. В этой связи стоит отметить имена влиятельного британского марксиста Мориса Добба и одного из лидеров венского философского кружка Отто Нейрата.
Считается, что главным триггером основной части спора выступила статья Мизеса Economic Calculation in the Socialist Commonwealth, опубликованная в 1920 году, где он и сформулировал свой тезис о невозможности социалистического расчета. Естественно, его тезис появился не в вакууме. Социалистические идеи набирали популярность в разных частях планеты. Уже начался первый крупномасштабный эксперимент по построению социалистического государства – СССР. Партии социалистической направленности пришли к власти в Германии, Австрии и Венгрии. Более того, становилось понятно, что сам социализм представлял далеко не единственную угрозу существованию доктрины свободного рынка, и уже десятилетием позже, когда сами дебаты становились все жарче, идеологии совершенно другого толка продемонстрировали свою фундаментальную близость с апологетами социализма в вопросах организации экономической сферы.
В научной же дискуссии, особенно в среде экономистов, тренд на централизованное управление экономикой становился самоочевидным. Эта очевидность исходила из убеждений, которыми руководствовалась большая часть экономистов. В их представлении картина выглядела так, что рынок несовершенен, и экономическая наука должна откорректировать эти несовершенства. Самый простой и очевидный путь — взять экономику под полный контроль и начать планировать всю организацию экономической деятельности централизованными методами, базирующимися на передовых достижениях экономической теории.
Поскольку экономика того времени уже начала претендовать на тот же статус, что и естественные науки, то математические формулы, изощренные диаграммы и дифференциальные уравнения оказывались теми инструментами, которые и должны решить все задачи экономического характера. В итоге хаос и анархия рынков, в их представлении, должны быть заменены централизованным планированием, где настоящая наука и трезвый расчет сделают всех счастливыми. Фундаментальный вклад в эту точку зрения был внесен итальянским экономистом Энрико Бароне, который в 1908 году в своей работе Il Ministro della Produzione nello Stato Collettivista сформулировал позицию, согласно которой наших знаний о работе рыночной экономики вполне достаточно для математического описания и решения задач экономики социалистической.
Австрийская критика такого видения мира состояла из двух основных компонентов. Во-первых, она утверждала, что подобное перенесение методов естественных наук в науки социальные не имеет ничего общего с задачей понимания действительности. Единственное, что, по ее мнению, могут выявить математические модели и дифференциальные уравнения в экономике – это непонимание теми, кто их использует, всей сложности и многообразия реальных человеческих действий, чувств, стремлений и взаимоотношений между людьми. Во-вторых, даже если бы эти модели и имели бы хоть какой-то практический смысл, проблема центрального планирования неизбежно сталкивается с отсутствием данных, которые можно было бы в этих моделях использовать. Для экономического расчета необходимы цены, а цены могут формироваться только рыночными отношениями. Здесь австрийцы отстаивали точку зрения, что никаких других «научных» способов определения цен не существует. При отсутствии рынка для средств производства, который при социализме не предполагается, нет информации о ценах на средства производства, а значит нет информации об издержках, и, следовательно, нет возможности вообще что-либо посчитать.
Результат и последствия спора
Несмотря на то, что каждая из сторон дебатов сформулировала аргументы, которые, по мнению их авторов, невозможно было опровергнуть, спор так и не выявил победителя. Наиболее распространенным мифом об итоге дебатов является предположение о том, что Хайек вместе с отмеченным выше соратником австрийцев Роббинсом допустили теоретическую возможность успешной социалистической модели, а их оппоненты согласились с практическими трудностями в ее построении.
Для сторонников неклассического мейнстрима это дало прекрасную возможность добавить на свои знамена самого Хайека, который характеризовал их подход как «контрреволюцию науки», и трансформировать всю дискуссию в вопрос о том, какая из двух моделей, капиталистическая или социалистическая, работает лучше. Хайек за свой вклад получил в 1974 году Нобелевскую премию, а значительная часть неоклассических экономистов второй половины XX века относили себя к сторонникам рыночной экономики и активно использовали свои «контрреволюционные» методы для того, чтобы доказать превосходство рынка над социалистическими альтернативами.
Бурное развитие информационных технологий начала XXI века, появление искусственного интеллекта и методов анализа больших данных возродили интерес к дебатам о социалистическом расчете. Новые технологические решения кардинальным образом усилили аргументы противников капитализма и рыночной экономики, позволяя им утверждать, что все практические трудности построения эффективно работающего социализма остались далеко позади. С этой точки зрения, у советского Госплана просто не было тех вычислительных мощностей, которые сегодня доступны человечеству, и это главная причина почему его экономика не выдержала конкуренции с рыночными экономиками западного мира. Теперь же сам западный мир должен воспользоваться появившейся возможностью и, наконец, воплотить мечту всего прогрессивного человечества и положить конец несправедливости, алчности и всем остальным порокам капитализма.
В таких условиях позиция защитников рыночной экономики вынуждена обращать внимание на более радикальные аргументы Мизеса и отстаивать его тезис о полной неспособности социалистических систем вести обоснованные экономические расчеты. Стоит отметить, что рассуждения Мизеса действительно были независимы от технологического уклада. Растущие вычислительные мощности и большие данные не могут сделать известным неизвестное, а, следовательно, никакие технологические изменения не могут решить ту задачу, которая решения не имеет. Проблема в том, что аргументы Мизеса далеко не безупречны. Что, впрочем, не обязательно перевешивает чашу весов дебатов в сторону его противников. Однако и его сторонникам следует более осторожно относиться к этим изъянам и адаптировать свою аргументацию к разумной критике и меняющимся обстоятельствам.
Слабые стороны австрийской позиции
Ключевое утверждение Людвига Мизеса о том, что наука о «человеческом действии» (праксеология), включающая в себя и анализ экономических отношений, должна отказаться от любой эмпирической практики и строиться исключительно на априористической методологии ставит под вопрос весь эпистемологический компонент его философии. Именно этот прием позволяет Мизесу отвергнуть любой эмпирический артефакт, который противоречит его теории. С таким подходом тезис о невозможности экономических расчетов в условиях социализма становится верным вне зависимости от любых эмпирических свидетельств, так как если экономический расчет осуществляется, то это просто значит, что рассматриваемая система не является социалистической.
Более того, в теоретической модели Мизеса «нет такой вещи как смешанная экономика». Любая экономическая система является либо примером рыночной, либо плановой экономики, но никогда не представляет обе сразу. Способность осуществлять экономические расчеты квалифицирует систему как рыночную. Но тогда получается, что экономические системы типа Советского Союза также должны были быть отнесены к рыночным экономикам. Однако, даже ближайшие сподвижники Мизеса избежали такого самоочевидного вывода из его теории. Мюррей Ротбард, например, указывал, что экономические расчеты в советской экономике объясняются тем, что в действительности Советский Союз не «наслаждался полным и совершенным социализмом». Но если социализм не являлся «полным и совершенным», то необходимо признать, что либо экономика СССР была рыночной, либо смешанный тип все-таки существует. Если же оба этих варианта являются неприемлемыми, то значит есть проблема с самим утверждением о неспособности социализма вести экономические калькуляции.
Данные рассуждения Мизеса приводят его в другую логическую ловушку, которая также осталась незамеченной практически всей когортой его последователей. По мнению Мизеса, единственным критерием, который позволяет отличить капиталистическую экономику от социалистической является наличие в этой экономике рынка ценных бумаг (об этом, например, пишет Ротбард в своих воспоминаниях об обсуждении темы с Мизесом). Необходимо признать, что отдельные примеры подобных экономик по факту являются полной противоположностью тому, за что всегда выступала вся австрийская школа.
В рамках же логики Мизеса получается, что любая система, которая основана на масштабной эксплуатации трудящихся, где отсутствует верховенство права и где все государственные механизмы являются лишь инструментом грабежа широких слоев населения в интересах небольшой правящей верхушки, является примером рыночной экономики при условии, что какая-то группа владельцев производственных ресурсов может обмениваться ими через свой частный рынок ценных бумаг. Если таков подход Мизеса, то критика в адрес его рыночного фундаментализма выглядит вполне понятной и обоснованной.
Реальная проблема заключается в том, что система, в которой цены, качество товаров, использование ресурсов и направления технологического развития определяются не конкурентным процессом, а решениями политиков и бюрократов, система, где доходы распределяются в зависимости от близости к механизмам власти и где власть сосредоточена таким образом, что позволяет диктовать поведение другим участникам экономического обмена, но в которой при этом существует рынок ценных бумаг – это система, которая не способна доказать свое превосходство над социалистической идеей. Более того, можно ли такую систему вообще описывать как рыночную даже при формальном наличии прав собственности на средства производства? Ведь вопрос совершенно не в том, кто официально считается собственником этих средств – частные лица или социум. Экономический расчет будут вести те, кто их контролирует. А в случае с центральным органом планирования у этих лиц появляется еще и задача контролировать сам такой орган.
Мизес фундаментально ошибся с фокусом, сделав главный акцент на правах собственности, а не на свободе выбора. Именно это привело его и к сомнительному отказу от смешанных форм, и к радикальному утверждению о неспособности социализма вести экономические расчеты. Даже если эта ошибка и не умоляет ценности его тезиса в условиях чистой теории, она существенно затрудняет его использование для анализа реальных социально-экономических систем.
Попытки государственного управления такими системами не обязательно базируются на структурах типа советского Госплана. Они вполне могут осуществляться и более изящными способами. Всевозможные требования по получению разрешений и согласований, запреты и ограничения, лицензирования различных видов деятельности, стандарты и сертификаты, государственная поддержка определенных направлений и другие регуляторные механизмы фактически переносят важные элементы функции экономического расчета от независимых рыночных игроков в кабинеты чиновников. Список регуляторных воздействий на экономическую деятельность растет экспоненциальными темпами, сужая ту сферу, где экономический расчет имеет рациональные рыночные формы, а также кардинально искажая всю систему рыночных сигналов. Формально система остается рыночной, но львиная доля экономических решений в ней делегирована политикам и бюрократам. Правда заключается в том, что рыночные механизмы будут работать в том или ином виде в любой системе, вне зависимости от официального распределения прав собственности и того, как эта система «научно» классифицируется.