Позиция Фридриха Хайека не была столь радикальной как у Мизеса, его главного союзника в споре о социалистическом расчете. Более того, Хайек подчеркивал различие между социализмом и плановой экономикой, отмечая, что элиты вполне могут использовать идеи централизованного экономического планирования для достижения своих персональных целей, несовместимых с эгалитарными принципами. Он даже допускал, что возможны не только системы, в которых «много планирования и мало социализма», но также и те, где будет «много социализма и мало планирования». Однако в гораздо большей степени эти идеи получили развитие в работах другого выдающегося экономиста, Вальтера Ойкена, основателя немецкого ордолиберального движения, появившегося во Фрайбурге в 1930х годах (отсюда другое название – Фрайбургская школа).
В споре о социалистическом расчете Ойкен в целом оказался на стороне австрийских экономистов. Однако он отмечал, что данный спор имеет исключительно теоретическую природу, которая не слишком соотносится с реальностью. Более того, он полагал, что сами концепции капитализма и социализма не являются полезными для экономического мышления. В социальной философии Вальтера Ойкена главный фокус сделан на проблеме власти и взаимозависимости различных сфер, который ордолибералы назвали «взаимозависимостью порядков». Невозможно анализировать экономическую сферу без учета политических реалий, а в более широком смысле необходимо принимать в расчет вообще все сферы жизни современного общества и смотреть на их взаимосвязи и взаимозависимости.
Поистине свободное общество возможно только, если свобода присутствует во всех его компонентах. Если есть ограничения в экономической среде, то и политическая, и культурная, и технологическая, и даже академическая свобода также столкнутся с ограничениями. Регулирование экономической деятельности является, как правило, следствием попыток наиболее сильных рыночных игроков ограничить конкуренцию, что само по себе возможно исключительно потому, что сами эти игроки обладают слишком большой экономической властью, и это позволяет им влиять на принятие политических решений. Кульминацией таких ограничений и являются такие системы, как социализм или национал-социализм. Именно последняя была главным предметом изучения Ойкена и его последователей, которые пытались понять причины немецкой катастрофы и разрабатывали планы строительства прекрасной Германии будущего в надежде, что у нее будет шанс появиться после падения нацистского режима.
Таким образом, проблема экономического расчета для ордолибералов это не вопрос эффективности или общественного благосостояния. Это вопрос существующих ограничений и частных интересов, вне зависимости от того, в какой сфере они возникают. В свободной рыночной экономике такой расчет является результатом свободного взаимодействия огромного количества участников рыночных процессов. Любые попытки управлять им извне и диктовать индивидам их выбор и предпочтения не позволяют рассматривать рыночную экономику как свободную. Когда экономика полна ограничений, данный расчет будет обслуживать интересы тех, кто влияет на установку правил, контролирует информацию, определяет идеологию и направления развития. В отличие от анархичного и спонтанного конкурентного порядка такая экономика будет иметь цели, устанавливаемые властными группами, и эти цели будут, в первую очередь, направлены на достижение частных интересов представителей этих групп.
Ордолибералы подчеркивали, что источником ограничений свободного выбора являются не только государственные структуры, но и концентрированная рыночная власть. Такая позиция отличала их кардинальным образом от австрийцев и практически всех остальных апологетов рыночной экономики. По их мнению, построение свободного общества невозможно без ограничения этой власти. Именно ограничение власти и должно стать главной функцией государства. Регулирования экономической деятельности субъектов, не обладающих экономической властью, установки целей и приоритетных направлений развития экономики, решения социальных проблем и других задач, относимых популярными сегодня теориями к компетенции государства, в функциях государства быть не должно. Все эти задачи наилучшим образом решаются свободным рынком. Делегирование их государству фактически означает инкорпорацию частных интересов групп влияния в государственные механизмы, что, в конечном итоге, формирует тот тренд, который ордолибералы называли рефеодализацией. Одну из своих главных задач они видели в понимании того, как общество может избежать этого тренда и сохранить базовые свободы для всех индивидов. Ордолиберальный подход к пониманию социально-политической динамики в наше время остается реальной альтернативой для тех, кто действительно жаждет свободы в рыночных отношениях, равно как и в остальных аспектах человеческой жизни.
В первой части мы уже отмечали, что отказ Мизеса от смешанных форм и фанатичное концентрирование на вопросах частной собственности представляют наиболее уязвимые места в его теоретического позиции. Но схожие проблемы можно найти и у сегодняшних последователей австрийской экономической школы. С одной стороны, австрийская критика нереалистичных моделей неоклассического мейнстрима была и остается весомым аргументом, на который убедительного ответа так никто и не предоставил. В этом смысле работы Мизеса, Хайека и других сторонников их позиции по вопросам методологии социальных наук (к которым в определенной степени можно даже отнести и некоторых их оппонентов по спору о социалистическом расчете, таких как, например, Отто Нейрат), не менее актуальны сегодня, чем они были в первой половине 20 века. С другой стороны, ровно такую же проблему демонстрируют и сами австрийцы. Тот образец, который они анализируют – это вымышленный мир laissez-faire, населенный преимущественно добросовестными и сознательными индивидами, где государство отстранено от решения экономических задач.
Это утопическое видение привело Хайека к утверждению, что мы никогда не должны ставить под сомнение справедливость существующего положения вещей, так как важна только справедливость процесса, который к этому положению ведет. Вероятно, в условиях теоретической вселенной свободного рынка это был бы резонный и логичный подход. Но как это все можно применить к тому состоянию вещей, которое сформировано механизмами очень далекими от этого свободно-рыночного идеала? В своей критике концепции «социальной справедливости», которой Хайек посвящает целый том знаменитого «Право, законодательство и свобода», опубликованный в 1976 году, он даже не пытается дать ответ на этот вопрос, хотя он и присутствует незримо между строк его рассуждений.
Для австрийцев всегда было очевидно, что тезис о том, что рынки сегодняшних либеральных демократий являются свободными – это миф, не имеющий никакого отношения к реальности. И тем не менее, «свободный рынок» всегда был их ответом на вопрос, на который нельзя было ответить таким образом. Традиционная австрийская позиция до сих пор категорически возражает против любых антимонопольных и регуляторных интервенций в отношении компаний, контролирующих целые отрасли. С одной стороны, это прекрасно вписывается в гипотетическую laissez-faire модель: конкуренция и рыночный процесс, в конечном счете, решат проблему рыночной власти и заставят либо уйти с рынка, либо поменять свои практики даже самые недобросовестные коммерческие структуры. С другой стороны, в мире, где доминирующие позиции рыночных лидеров являются результатом государственного вмешательства в экономику и где масштабные государственные усилия направлены на сдерживание конкуренции и наполнение карманов крупных корпораций, попытка защищать эти корпорации от любого регуляторного воздействия с позиций защитников свободного рынка выглядит по меньшей мере подозрительно.
В споре о социалистическом расчете Ойкен в целом оказался на стороне австрийских экономистов. Однако он отмечал, что данный спор имеет исключительно теоретическую природу, которая не слишком соотносится с реальностью. Более того, он полагал, что сами концепции капитализма и социализма не являются полезными для экономического мышления. В социальной философии Вальтера Ойкена главный фокус сделан на проблеме власти и взаимозависимости различных сфер, который ордолибералы назвали «взаимозависимостью порядков». Невозможно анализировать экономическую сферу без учета политических реалий, а в более широком смысле необходимо принимать в расчет вообще все сферы жизни современного общества и смотреть на их взаимосвязи и взаимозависимости.
Поистине свободное общество возможно только, если свобода присутствует во всех его компонентах. Если есть ограничения в экономической среде, то и политическая, и культурная, и технологическая, и даже академическая свобода также столкнутся с ограничениями. Регулирование экономической деятельности является, как правило, следствием попыток наиболее сильных рыночных игроков ограничить конкуренцию, что само по себе возможно исключительно потому, что сами эти игроки обладают слишком большой экономической властью, и это позволяет им влиять на принятие политических решений. Кульминацией таких ограничений и являются такие системы, как социализм или национал-социализм. Именно последняя была главным предметом изучения Ойкена и его последователей, которые пытались понять причины немецкой катастрофы и разрабатывали планы строительства прекрасной Германии будущего в надежде, что у нее будет шанс появиться после падения нацистского режима.
Таким образом, проблема экономического расчета для ордолибералов это не вопрос эффективности или общественного благосостояния. Это вопрос существующих ограничений и частных интересов, вне зависимости от того, в какой сфере они возникают. В свободной рыночной экономике такой расчет является результатом свободного взаимодействия огромного количества участников рыночных процессов. Любые попытки управлять им извне и диктовать индивидам их выбор и предпочтения не позволяют рассматривать рыночную экономику как свободную. Когда экономика полна ограничений, данный расчет будет обслуживать интересы тех, кто влияет на установку правил, контролирует информацию, определяет идеологию и направления развития. В отличие от анархичного и спонтанного конкурентного порядка такая экономика будет иметь цели, устанавливаемые властными группами, и эти цели будут, в первую очередь, направлены на достижение частных интересов представителей этих групп.
Ордолибералы подчеркивали, что источником ограничений свободного выбора являются не только государственные структуры, но и концентрированная рыночная власть. Такая позиция отличала их кардинальным образом от австрийцев и практически всех остальных апологетов рыночной экономики. По их мнению, построение свободного общества невозможно без ограничения этой власти. Именно ограничение власти и должно стать главной функцией государства. Регулирования экономической деятельности субъектов, не обладающих экономической властью, установки целей и приоритетных направлений развития экономики, решения социальных проблем и других задач, относимых популярными сегодня теориями к компетенции государства, в функциях государства быть не должно. Все эти задачи наилучшим образом решаются свободным рынком. Делегирование их государству фактически означает инкорпорацию частных интересов групп влияния в государственные механизмы, что, в конечном итоге, формирует тот тренд, который ордолибералы называли рефеодализацией. Одну из своих главных задач они видели в понимании того, как общество может избежать этого тренда и сохранить базовые свободы для всех индивидов. Ордолиберальный подход к пониманию социально-политической динамики в наше время остается реальной альтернативой для тех, кто действительно жаждет свободы в рыночных отношениях, равно как и в остальных аспектах человеческой жизни.
В первой части мы уже отмечали, что отказ Мизеса от смешанных форм и фанатичное концентрирование на вопросах частной собственности представляют наиболее уязвимые места в его теоретического позиции. Но схожие проблемы можно найти и у сегодняшних последователей австрийской экономической школы. С одной стороны, австрийская критика нереалистичных моделей неоклассического мейнстрима была и остается весомым аргументом, на который убедительного ответа так никто и не предоставил. В этом смысле работы Мизеса, Хайека и других сторонников их позиции по вопросам методологии социальных наук (к которым в определенной степени можно даже отнести и некоторых их оппонентов по спору о социалистическом расчете, таких как, например, Отто Нейрат), не менее актуальны сегодня, чем они были в первой половине 20 века. С другой стороны, ровно такую же проблему демонстрируют и сами австрийцы. Тот образец, который они анализируют – это вымышленный мир laissez-faire, населенный преимущественно добросовестными и сознательными индивидами, где государство отстранено от решения экономических задач.
Это утопическое видение привело Хайека к утверждению, что мы никогда не должны ставить под сомнение справедливость существующего положения вещей, так как важна только справедливость процесса, который к этому положению ведет. Вероятно, в условиях теоретической вселенной свободного рынка это был бы резонный и логичный подход. Но как это все можно применить к тому состоянию вещей, которое сформировано механизмами очень далекими от этого свободно-рыночного идеала? В своей критике концепции «социальной справедливости», которой Хайек посвящает целый том знаменитого «Право, законодательство и свобода», опубликованный в 1976 году, он даже не пытается дать ответ на этот вопрос, хотя он и присутствует незримо между строк его рассуждений.
Для австрийцев всегда было очевидно, что тезис о том, что рынки сегодняшних либеральных демократий являются свободными – это миф, не имеющий никакого отношения к реальности. И тем не менее, «свободный рынок» всегда был их ответом на вопрос, на который нельзя было ответить таким образом. Традиционная австрийская позиция до сих пор категорически возражает против любых антимонопольных и регуляторных интервенций в отношении компаний, контролирующих целые отрасли. С одной стороны, это прекрасно вписывается в гипотетическую laissez-faire модель: конкуренция и рыночный процесс, в конечном счете, решат проблему рыночной власти и заставят либо уйти с рынка, либо поменять свои практики даже самые недобросовестные коммерческие структуры. С другой стороны, в мире, где доминирующие позиции рыночных лидеров являются результатом государственного вмешательства в экономику и где масштабные государственные усилия направлены на сдерживание конкуренции и наполнение карманов крупных корпораций, попытка защищать эти корпорации от любого регуляторного воздействия с позиций защитников свободного рынка выглядит по меньшей мере подозрительно.
Сегодняшний главный лагерь сторонников рыночной экономики представляет собой странную смесь неоклассических экономистов и отдельных последователей австрийской школы, чьих интеллектуальных предшественников когда-то разделили именно вопросы методологии и понимания рыночного процесса.
Эти вопросы остались без ответа, но поскольку австрийские модели не менее оторваны от реальности, чем модели экономической ортодоксии, они смогли сформировать «неолиберальный» союз, который в итоге, пусть и непреднамеренно, оказал услуги «научной» легитимации тому уровню экономической концентрации, который сегодня наблюдается уже в планетарном масштабе. И те, и другие совершенно упустили из виду, что мир все больше двигался в сторону советского стиля экономической организации и все дальше отходил от тех идеалов рыночной экономики, за которые они сами всегда выступали.
В этой связи интересно вспомнить слова Франца Бёма, который считается со-основателем ордолиберального движения наряду с Вальтером Ойкеном. В одной из своих работ Бём отмечал:
В этой связи интересно вспомнить слова Франца Бёма, который считается со-основателем ордолиберального движения наряду с Вальтером Ойкеном. В одной из своих работ Бём отмечал:
“наиболее радикальные и всеобъемлющие нападки социалистов на рыночную экономику, такие как у Карла Маркса, не подрывают авторитет рынка настолько серьезно, как недобросовестный и невежественный цинизм в лагере тех, кто, казалось бы, должен поддерживать рынок”
Если поставить в качестве задачи понимание текущей экономической и социально-политической динамики и тех внутренних причин, которые ее обуславливают, то будет полезно взглянуть на проблемы экономического расчета с позиций ордолиберальной идеи взаимозависимости порядков. С этой точки зрения массовое недовольство рыночной экономикой, ведущее к еще большему регулированию экономической деятельности, растущему государственному долгу и разнообразию социальных программ, с одной стороны, и концентрация власти на глобальном уровне, с другой стороны – это взаимозависимые феномены, которые усиливают друг друга и способствуют ускорению процесса, который ордолибералы называли рефеодализацией. Важно отметить, что именно этот тренд был прекрасно описан и Хайеком в одной из его самых известных работ, Дорога к рабству, опубликованной в 1944 году, где Хайек фактически продолжил спор о социалистическом расчете, но делал это уже с позиций, выходящих очень далеко за пределы экономических аргументов. На выходе наблюдаемого сегодня процесса вполне можно ожидать очередную глобальную катастрофу, сравнимую с той, что началась в Европе в сентябре 1939 года.
Появление новых технологических реалий позволило элитам сконцентрировать власть и упрочить свое влияние на государственные решения, как, впрочем, и на формируемое общественное мнение. Пандемия 2020-2022 годов наглядно продемонстрировала, что эта концентрация уже перешла критическую черту, что, вероятно, означает реальный закат той подлинной либеральной мысли, которую в 20 веке отстаивали австрийские экономисты и немецкие ордолибералы. Мир действительно двигается в сторону плановой экономики, но только такой ее формы, которая больше будет напоминать феодальное устройство общества. Парадоксальным образом, сегодня опасения по данному поводу слышны и со стороны известных марксистов, таких как Янис Варуфакис, определяющих эту систему термином «технофеодализм», который неплохо вписывается в ордолиберальную концепцию «рефеодализации».
В условиях своей чистой модели Мизес был прав, что социалистическая экономика не способна осуществлять экономические расчеты. Проблема в том, что реальные формы социализма не настолько беспомощны. Они имеют частных бенефициаров, которые используют их для личного обогащения и распределения привилегий для своих компаньонов и специфических групп. Эти частные интересы и обеспечивают весь процесс экономических расчетов. В теории аргументы Мизеса работают, но это не столь очевидно в связи с проблемой классификации. Однако наблюдаемая повсеместно эрозия индивидуальных свобод, социальная напряженность, растущие экономические неурядицы, равно как и развивающиеся вооруженные конфликты, грозящие принять глобальный характер, являются признаками громадных проблем с экономическими расчетами, с которыми столкнулось сегодняшнее общество. И именно сейчас самые мрачные прогнозы австрийцев относительно последствий социалистической калькуляции начинают сбываться.
Утверждение Мизеса о том, что «специфическая особенность этого века разрушительных войн и социальной разобщенности является восстанием против экономической науки», звучит применительно к веку нынешнему не менее актуально, чем к веку прошедшему. И вероятно, самой большой трагедией экономической науки является тот факт, что это восстание всегда находило широкую поддержку среди значительной части экономистов.
Появление новых технологических реалий позволило элитам сконцентрировать власть и упрочить свое влияние на государственные решения, как, впрочем, и на формируемое общественное мнение. Пандемия 2020-2022 годов наглядно продемонстрировала, что эта концентрация уже перешла критическую черту, что, вероятно, означает реальный закат той подлинной либеральной мысли, которую в 20 веке отстаивали австрийские экономисты и немецкие ордолибералы. Мир действительно двигается в сторону плановой экономики, но только такой ее формы, которая больше будет напоминать феодальное устройство общества. Парадоксальным образом, сегодня опасения по данному поводу слышны и со стороны известных марксистов, таких как Янис Варуфакис, определяющих эту систему термином «технофеодализм», который неплохо вписывается в ордолиберальную концепцию «рефеодализации».
В условиях своей чистой модели Мизес был прав, что социалистическая экономика не способна осуществлять экономические расчеты. Проблема в том, что реальные формы социализма не настолько беспомощны. Они имеют частных бенефициаров, которые используют их для личного обогащения и распределения привилегий для своих компаньонов и специфических групп. Эти частные интересы и обеспечивают весь процесс экономических расчетов. В теории аргументы Мизеса работают, но это не столь очевидно в связи с проблемой классификации. Однако наблюдаемая повсеместно эрозия индивидуальных свобод, социальная напряженность, растущие экономические неурядицы, равно как и развивающиеся вооруженные конфликты, грозящие принять глобальный характер, являются признаками громадных проблем с экономическими расчетами, с которыми столкнулось сегодняшнее общество. И именно сейчас самые мрачные прогнозы австрийцев относительно последствий социалистической калькуляции начинают сбываться.
Утверждение Мизеса о том, что «специфическая особенность этого века разрушительных войн и социальной разобщенности является восстанием против экономической науки», звучит применительно к веку нынешнему не менее актуально, чем к веку прошедшему. И вероятно, самой большой трагедией экономической науки является тот факт, что это восстание всегда находило широкую поддержку среди значительной части экономистов.