Проблема экономического расчета в условиях социализма: история одного громкого спора. Часть 2

Позиция Фридриха Хайека не была столь радикальной как у Мизеса, его главного союзника в споре о социалистическом расчете. Более того, Хайек подчеркивал различие между социализмом и плановой экономикой, отмечая, что элиты вполне могут использовать идеи централизованного экономического планирования для достижения своих персональных целей, несовместимых с эгалитарными принципами. Он даже допускал, что возможны не только системы, в которых «много планирования и мало социализма», но также и те, где будет «много социализма и мало планирования». Однако в гораздо большей степени эти идеи получили развитие в работах другого выдающегося экономиста, Вальтера Ойкена, основателя немецкого ордолиберального движения, появившегося во Фрайбурге в 1930х годах (отсюда другое название – Фрайбургская школа).

В споре о социалистическом расчете Ойкен в целом оказался на стороне австрийских экономистов. Однако он отмечал, что данный спор имеет исключительно теоретическую природу, которая не слишком соотносится с реальностью. Более того, он полагал, что сами концепции капитализма и социализма не являются полезными для экономического мышления. В социальной философии Вальтера Ойкена главный фокус сделан на проблеме власти и взаимозависимости различных сфер, который ордолибералы назвали «взаимозависимостью порядков». Невозможно анализировать экономическую сферу без учета политических реалий, а в более широком смысле необходимо принимать в расчет вообще все сферы жизни современного общества и смотреть на их взаимосвязи и взаимозависимости.

Поистине свободное общество возможно только, если свобода присутствует во всех его компонентах. Если есть ограничения в экономической среде, то и политическая, и культурная, и технологическая, и даже академическая свобода также столкнутся с ограничениями. Регулирование экономической деятельности является, как правило, следствием попыток наиболее сильных рыночных игроков ограничить конкуренцию, что само по себе возможно исключительно потому, что сами эти игроки обладают слишком большой экономической властью, и это позволяет им влиять на принятие политических решений. Кульминацией таких ограничений и являются такие системы, как социализм или национал-социализм. Именно последняя была главным предметом изучения Ойкена и его последователей, которые пытались понять причины немецкой катастрофы и разрабатывали планы строительства прекрасной Германии будущего в надежде, что у нее будет шанс появиться после падения нацистского режима.

Таким образом, проблема экономического расчета для ордолибералов это не вопрос эффективности или общественного благосостояния. Это вопрос существующих ограничений и частных интересов, вне зависимости от того, в какой сфере они возникают. В свободной рыночной экономике такой расчет является результатом свободного взаимодействия огромного количества участников рыночных процессов. Любые попытки управлять им извне и диктовать индивидам их выбор и предпочтения не позволяют рассматривать рыночную экономику как свободную. Когда экономика полна ограничений, данный расчет будет обслуживать интересы тех, кто влияет на установку правил, контролирует информацию, определяет идеологию и направления развития. В отличие от анархичного и спонтанного конкурентного порядка такая экономика будет иметь цели, устанавливаемые властными группами, и эти цели будут, в первую очередь, направлены на достижение частных интересов представителей этих групп.

Ордолибералы подчеркивали, что источником ограничений свободного выбора являются не только государственные структуры, но и концентрированная рыночная власть. Такая позиция отличала их кардинальным образом от австрийцев и практически всех остальных апологетов рыночной экономики. По их мнению, построение свободного общества невозможно без ограничения этой власти. Именно ограничение власти и должно стать главной функцией государства. Регулирования экономической деятельности субъектов, не обладающих экономической властью, установки целей и приоритетных направлений развития экономики, решения социальных проблем и других задач, относимых популярными сегодня теориями к компетенции государства, в функциях государства быть не должно. Все эти задачи наилучшим образом решаются свободным рынком. Делегирование их государству фактически означает инкорпорацию частных интересов групп влияния в государственные механизмы, что, в конечном итоге, формирует тот тренд, который ордолибералы называли рефеодализацией. Одну из своих главных задач они видели в понимании того, как общество может избежать этого тренда и сохранить базовые свободы для всех индивидов. Ордолиберальный подход к пониманию социально-политической динамики в наше время остается реальной альтернативой для тех, кто действительно жаждет свободы в рыночных отношениях, равно как и в остальных аспектах человеческой жизни.

В первой части мы уже отмечали, что отказ Мизеса от смешанных форм и фанатичное концентрирование на вопросах частной собственности представляют наиболее уязвимые места в его теоретического позиции. Но схожие проблемы можно найти и у сегодняшних последователей австрийской экономической школы. С одной стороны, австрийская критика нереалистичных моделей неоклассического мейнстрима была и остается весомым аргументом, на который убедительного ответа так никто и не предоставил. В этом смысле работы Мизеса, Хайека и других сторонников их позиции по вопросам методологии социальных наук (к которым в определенной степени можно даже отнести и некоторых их оппонентов по спору о социалистическом расчете, таких как, например, Отто Нейрат), не менее актуальны сегодня, чем они были в первой половине 20 века. С другой стороны, ровно такую же проблему демонстрируют и сами австрийцы. Тот образец, который они анализируют – это вымышленный мир laissez-faire, населенный преимущественно добросовестными и сознательными индивидами, где государство отстранено от решения экономических задач.

Это утопическое видение привело Хайека к утверждению, что мы никогда не должны ставить под сомнение справедливость существующего положения вещей, так как важна только справедливость процесса, который к этому положению ведет. Вероятно, в условиях теоретической вселенной свободного рынка это был бы резонный и логичный подход. Но как это все можно применить к тому состоянию вещей, которое сформировано механизмами очень далекими от этого свободно-рыночного идеала? В своей критике концепции «социальной справедливости», которой Хайек посвящает целый том знаменитого «Право, законодательство и свобода», опубликованный в 1976 году, он даже не пытается дать ответ на этот вопрос, хотя он и присутствует незримо между строк его рассуждений.

Для австрийцев всегда было очевидно, что тезис о том, что рынки сегодняшних либеральных демократий являются свободными – это миф, не имеющий никакого отношения к реальности. И тем не менее, «свободный рынок» всегда был их ответом на вопрос, на который нельзя было ответить таким образом. Традиционная австрийская позиция до сих пор категорически возражает против любых антимонопольных и регуляторных интервенций в отношении компаний, контролирующих целые отрасли. С одной стороны, это прекрасно вписывается в гипотетическую laissez-faire модель: конкуренция и рыночный процесс, в конечном счете, решат проблему рыночной власти и заставят либо уйти с рынка, либо поменять свои практики даже самые недобросовестные коммерческие структуры. С другой стороны, в мире, где доминирующие позиции рыночных лидеров являются результатом государственного вмешательства в экономику и где масштабные государственные усилия направлены на сдерживание конкуренции и наполнение карманов крупных корпораций, попытка защищать эти корпорации от любого регуляторного воздействия с позиций защитников свободного рынка выглядит по меньшей мере подозрительно.

Эти вопросы остались без ответа, но поскольку австрийские модели не менее оторваны от реальности, чем модели экономической ортодоксии, они смогли сформировать «неолиберальный» союз, который в итоге, пусть и непреднамеренно, оказал услуги «научной» легитимации тому уровню экономической концентрации, который сегодня наблюдается уже в планетарном масштабе. И те, и другие совершенно упустили из виду, что мир все больше двигался в сторону советского стиля экономической организации и все дальше отходил от тех идеалов рыночной экономики, за которые они сами всегда выступали.

В этой связи интересно вспомнить слова Франца Бёма, который считается со-основателем ордолиберального движения наряду с Вальтером Ойкеном. В одной из своих работ Бём отмечал:

Если поставить в качестве задачи понимание текущей экономической и социально-политической динамики и тех внутренних причин, которые ее обуславливают, то будет полезно взглянуть на проблемы экономического расчета с позиций ордолиберальной идеи взаимозависимости порядков. С этой точки зрения массовое недовольство рыночной экономикой, ведущее к еще большему регулированию экономической деятельности, растущему государственному долгу и разнообразию социальных программ, с одной стороны, и концентрация власти на глобальном уровне, с другой стороны – это взаимозависимые феномены, которые усиливают друг друга и способствуют ускорению процесса, который ордолибералы называли рефеодализацией. Важно отметить, что именно этот тренд был прекрасно описан и Хайеком в одной из его самых известных работ, Дорога к рабству, опубликованной в 1944 году, где Хайек фактически продолжил спор о социалистическом расчете, но делал это уже с позиций, выходящих очень далеко за пределы экономических аргументов. На выходе наблюдаемого сегодня процесса вполне можно ожидать очередную глобальную катастрофу, сравнимую с той, что началась в Европе в сентябре 1939 года.

Появление новых технологических реалий позволило элитам сконцентрировать власть и упрочить свое влияние на государственные решения, как, впрочем, и на формируемое общественное мнение. Пандемия 2020-2022 годов наглядно продемонстрировала, что эта концентрация уже перешла критическую черту, что, вероятно, означает реальный закат той подлинной либеральной мысли, которую в 20 веке отстаивали австрийские экономисты и немецкие ордолибералы. Мир действительно двигается в сторону плановой экономики, но только такой ее формы, которая больше будет напоминать феодальное устройство общества. Парадоксальным образом, сегодня опасения по данному поводу слышны и со стороны известных марксистов, таких как Янис Варуфакис, определяющих эту систему термином «технофеодализм», который неплохо вписывается в ордолиберальную концепцию «рефеодализации».

В условиях своей чистой модели Мизес был прав, что социалистическая экономика не способна осуществлять экономические расчеты. Проблема в том, что реальные формы социализма не настолько беспомощны. Они имеют частных бенефициаров, которые используют их для личного обогащения и распределения привилегий для своих компаньонов и специфических групп. Эти частные интересы и обеспечивают весь процесс экономических расчетов. В теории аргументы Мизеса работают, но это не столь очевидно в связи с проблемой классификации. Однако наблюдаемая повсеместно эрозия индивидуальных свобод, социальная напряженность, растущие экономические неурядицы, равно как и развивающиеся вооруженные конфликты, грозящие принять глобальный характер, являются признаками громадных проблем с экономическими расчетами, с которыми столкнулось сегодняшнее общество. И именно сейчас самые мрачные прогнозы австрийцев относительно последствий социалистической калькуляции начинают сбываться.

Утверждение Мизеса о том, что «специфическая особенность этого века разрушительных войн и социальной разобщенности является восстанием против экономической науки», звучит применительно к веку нынешнему не менее актуально, чем к веку прошедшему. И вероятно, самой большой трагедией экономической науки является тот факт, что это восстание всегда находило широкую поддержку среди значительной части экономистов.