Портреты времени: исследовательский фотопроект Анны Неизвестновой

Л.: Когда я узнала, я сначала не поняла, а потом почувствовала ужасную горечь и обжигающий стыд, ощущение вины, беспомощности, ужаса. После 24.02.22 наступила терминальная стадия режима, она сколько-то продлится, но не вечно, и маятник снова улетит резко влево, в анархию и хаос. И кому-то придётся затем переучреждать страну, из обломков строить институты, нормы культуры и права.

Эти события украли будущее у нас и наших детей: лет 50 придётся восстанавливать то, что было разрушено за эти 2 года. Они украли и прошлое: лозунги за мир во всем мире и дружбу народов теперь грозят статьей УК. И надежду на нормальную жизнь, которая теплилась эти 30 лет. Страна провалилась в кровавое средневековье и тянет за собой остальной мир.

Почему не уехала – как социолог, я хочу видеть все до конца, фиксировать и рефлексировать. К тому же, я не готова отказываться от своего права на родину в пользу обезумевших зомби. Бодрствовать кто-то должен.

М.: Эта война до сих пор не вписывается в мое сознание, но тут все пропитано ею. Она — как скелет в шкафу, о котором нельзя говорить.

Почему не уехала? Все мои друзья, всё, чем я живу — тут, в России. Здесь то маленькое пространство, за которое я отвечаю — близкие, дом. Сейчас моя задача скромная: не выгореть, просто остаться живым человеком. Пусть живых будет больше. Права ли я в своем выборе, покажет жизнь.

Л.: 23 февраля 2022 мы по телефону поговорили с папой, я говорю «что-то мне не нравится, что происходит, не начнется ли война?» папа сказал «нет, не волнуйся, ложись спать спокойно». И вот мне приснилось, что я иду по улице, протискиваюсь сквозь толпу, огромное количество народу. Кто-то танцует, кто-то выпивает, такой уличный балаган без направления движения. Протиснуться тяжело, мне нужно куда-то идти, а на руках у меня медвежонок. Я еще думаю «зачем мне этот медведь?». А он такой ласковый, обнимает меня как ребенок, и бросить его не могу. Но он тяжелый, на руках его тащу, он очень мешает мне двигаться. Тут просыпаюсь от звонка папы. Он: «дочка, война началась!»

Потом через несколько дней меня вдруг осенило что этот медведь во сне был моим патриотизмом.

Этим летом на Украине умерла моя бабушка. Ей было 96 лет. Мы давно не могли к ней поехать, она жила одна в большом доме, последние годы не выходила на улицу. Полностью себя обслуживала, ей помогал соц. работник. Зимой жила в пуховике, так как топить дома очень дорого (у нее было газовое отопление). Мы часто разговаривали по скайпу с ней. Когда начались бомбежки она рассказывала, что детство (она родилась в Туапсе), у нее было очень счастливое. Маленькая, она танцевала и были очень красивые постановки. Потом началась война и все закончилось. Вспоминала как они под раскладушкой прятались от осколков. И говорила, что как началась жизнь под бомбежки, так и закончится. Бабушка была русская, они с мужем были нефтяники, и ездили по стране. Последнее место работы была Украина. Там дали дом, и они решили там осесть. Мы бабушку забрать к себе не могли, потому что в России у нее не было бы пенсии, а без пенсии она переезжать не хотела. Впервые в моей жизни были похороны по скайпу. Бабушку похоронили соседи, которые ей помогали. Она хотела оставить им дом, но не успели съездить к нотариусу, оформить. Мне часто снится ее небольшой город, дом, в котором мы проводили в детстве все лето, улица, кладбище…

Я живу с двумя сыновьями в небольшой квартире. Уехать я не могу, так как нет никакого финансового запаса. Скоро станет вопрос об армии детей. Я не хочу, чтобы они служили. Куда и как эмигрировать придумать не могу, еврейских корней у меня нет. Квартиру продать мы не можем, так как дети несовершеннолетние. Грустно и страшно думать о будущем, принимаю антидепрессанты. В целом мне сложно и тут прокормить своих детей, но тут у меня есть работа, друзья и близкие. Если мы уедем, прокормить их будет значительно сложнее, и мне придется пожертвовать своей жизнью и всем тем, что у меня тут есть ради их будущего. Я пока не готова к такому решению. И реального плана для отъезда у меня нет. Высказываться я тоже не могу, так как не могу собой рисковать. Грустно слышать, когда ругают оставшихся, я – заложник ситуации, и реально ничего не могу сделать. Я не поддерживаю правительство, но люблю свою Родину, на весах будущее моих сыновей, и мне очень страшно думать каким оно будет.

Д.: Для меня война — это как будто некое аутоиммунное заболевание, которое возникает в обществе. Я, как носитель сама аутоиммунного заболевания, немного поизучала процессы, почему такое вообще возможно, что твой собственный иммунитет, твоя собственная система начинает с тобой воевать, сражаться с тяжелыми последствиями. И тут как бы что-то похожее. Это как, когда человек уже не понимает, когда ему были даны какие-то сигналы. Он не заметил одного, второго, третьего. И вот как бы это уже такое, как нарыв прорывается. Ну, такое очень масштабное. Это как цунами, которые сносят города. Ну, я в этом вижу что-то большее, словно высшие силы какие-то. Вот общество созрело к такому процессу. Такое, скорее, смиренное отношение. То есть у меня нет такого, что вот цунами не должны быть или войны не должно быть. Какое-то закономерное явление. Что-то мы делали, куда-то мы не так на что-то смотрели. То есть это для того, чтобы мы могли переосознать свои ценности, может быть. Я как-то так вижу её смысл.

Когда мои многие друзья стали уезжать, я пыталась понять, а я где, а я что. И у меня очень четкое в сердце чувство было, что нет, я остаюсь. Потому что раз это произошло, кто тогда будет за это нести ответственность, если все уедут? Оно с кем произошло-то? С этой страной, с этими людьми, с этим менталитетом, с этим ходом мышления. Давайте просто убежим от себя и все, и дальше, и в другом месте доведем другую страну до этого же состояния. Дело-то в себе.

М.: Я не знаю, что тут можно думать, помимо того, что сам факт того, что люди убивают друг друга, это нездорово. И мне, честно говоря, абсолютно наплевать на политику. Точно так же, мне кажется, как в человеческих отношениях можно очень долго кидаться какашками и пытаться понять, кто виноват и кто сделал больше ошибок, но единственное, за что мы можем быть ответственны, это за нас самих. То есть мы можем попросить прощения за то, что мы сделали, и мы можем простить тех, на кого мы в обиде. Поэтому политика, она ни в какой ситуации меня не интересует. Есть просто какие-то человеческие вещи. Убивать кого бы то ни было для меня не Ок. И я не могу просто это поддерживать, даже, предположим, если вдруг мне бы предъявили доказательства того, что мы правы, мы как Россия, с исторической точки зрения или политической. Вообще без разницы.

Я христианка, и с точки зрения православной культуры я не понимаю, что в РПЦ вообще происходит. То есть, например, недавно сняли Уминского с сана, и я не понимаю, как можно снять священника с сана за высказывание о мире, хотя это базовая идея христианства, о братстве, любви и мире. Ну, в общем, какой-то сюр происходит.

Честно говоря, война не особо повлияла на мое существование. То есть, наверное, какие-то идейные ценности поменялись, я чуть-чуть взрослее стала... На самом деле, когда началась война, со мной произошла странная вещь. Я просто поняла, что я могу делать всё, потому что всё настолько нестабильно, что нельзя быть ответственным за всё происходящее вокруг тебя. И в какой-то степени относительно себя я чуть-чуть освободилась.

Уезжать, не уезжать, я не знаю. Честно говоря, я очень люблю русскую культуру, я очень люблю русских людей. И уезжать, только если от государства, мне кажется.

Если говорить об искусстве, иногда, даже если тебе не разрешают высказываться открыто на какие-то политические темы и так далее, то это может быть, наоборот, очень хорошим стимулом для художника, чтобы найти новый вариант формы, в котором ты всё равно можешь высказаться, но это не будет в лоб напрямую, потому что со сцены орать типа «хуй войне» и высмеивать там, не знаю, кого-нибудь, это просто неинтересно. А когда ты с образной составляющей работаешь, то, наверное, можно обойти какие-то формальности. Мне кажется, что это даже интереснее с точки зрения культуры. Не думаю, что я уеду. Разве что учиться, но это связано не с войной, а с образованием.

А.: Когда началась эта война в феврале, у меня был большой стресс и шок. И в первые минуты мне сразу захотелось уехать из этой страны и не иметь ничего с ней общего. У меня была настолько большая трагедия, что вся моя жизнь, всё, что было мной накоплено, всё превратилось в прах. Я понял, что я больше не хочу тут делать ни карьеру, ни чем-то заниматься, ни что-то реализовывать. Понял, что всё это будет бессмысленно. То есть, как бы, либо мне придётся обслуживать этот режим, либо находиться в очень глубоком подполье. И я сразу начал делать визу, где-то только через месяца три мне удалось сделать визу. И дальше я работал в основном в подполье, то есть какие-то работы делал, но они не афишировались. И я был готов в любой момент уехать. У меня уже была на руках виза, но я все тянул, тянул, тянул, и уехать мне удалось только где-то через год после войны, почти через год, в феврале.

Я уехал в другую страну, и сначала у меня была большая радость, что я вырвался, мне было не страшно терпеть какие-то трудности, неудачи, бытовые и финансовые проблемы. Потому что я не думал о войне и не думал о том, что происходит. Но... Я столкнулся с другим. Я столкнулся там, за границей, с другой проблемой. Отсюда (из России) я убежал, можно сказать, от фашизма, от фашистского режима, так сказать. Была страшная пропаганда, вроде в другой стране всё уничтожают, что там фашисты. На самом деле фашизм был в этой стране. От него я убегал. А подбегал за границу к фашизму другого рода. Бюрократическому фашизму. Где все делается по инструкции и совершенно не учитываются человеческие факторы. Мне казалось, что я должен принять решение и сделать только так, а иначе я не мог сделать. И получилось так, что меня система настолько доконала, что я впал в некий психоз, и мне пришлось уехать обратно в Россию. Потому что там родители, потому что... та помощь, которая мне предлагалась, оказалась для меня прокрустовым ложем. То есть, я должен был принять эту помощь, но отказаться от родителей. Я не мог этого сделать. Мне пришлось вернуться к родителям, к близким людям, которые нуждались в моей помощи здесь. И поэтому я снова в России. И теперь...

Мне очень трудно сделать визу. Я не могу ее сделать из-за финансовых проблем, из-за сложностей бюрократических. И не могу уехать. Хотя очень хочу снова уехать, но не могу. То есть, если бы я уехал сейчас, я бы не допустил тех ошибок за границей, которые допустил тогда, как мне кажется.

И теперь у меня сильное разочарование. То есть в этой стране, где я нахожусь, я тут не вижу никакого будущего. И... может быть, не совсем знаю, как строить там. Но, тем не менее, всё равно стремлюсь.

С.: В последние года два или три я сильно изменился, раньше у меня были проблемы с зависимостью, я был в браке, еще что-то, и в последние два года я стал свободным, я был поглощен всё это время переменами в своей жизни. Театр, новые увлечения, я перестал весь свой ресурс тратить на неудачный брак. И получилось, что у меня этот период совпал с личной свободой, я начал жить совершенно другой жизнью. Телевизор я не смотрю. Я особо не тусуюсь. У меня случилась новая семья, у меня трое детей. Я забочусь о своих близких. И у меня сейчас жизнь настолько насыщенная, интересная и нескучная, что просто, честно говоря, нет времени думать о политической ситуации. Конечно, это всё неприятно. Но разделять позиции чьи-то...

Мне жалко художников, людей, которые этим горят и живут, что кого-то сажают, что есть какой-то у нас сейчас такой момент, что нельзя всё показывать, есть какая-то цензура. По-моему, и раньше была тоже какая-то цензура все время. У нас свободы-то, в принципе, особо как таковой и не было. Так что, по поводу, хочу ли я уезжать или нет, я бы попробовал сделать визу во Францию. Но я человек такой, возможно, в этом я трус, я привязан к этому месту, к родителям, тем более, я сейчас влюблен, с семьей новой. Плюс, у меня есть стабильная работа, помимо актерства, всех моих новых увлечений, я продаю медицинские материалы, помогаю людям, как я это воспринимаю. Я нужен и полезен в своей маленькой среде. Возможно, я не умею как-то глобально мыслить или сопереживать, либо на это у меня нет ресурса. Плюс на это ложится буддизм, не знаю. Вообще не интересуюсь, честно говоря, политикой. Развиваю свой внутренний духовный мир. И это позволяет мне не переживать особо о нашей стране. Я вообще мир не делю на страны, по большому счёту. И если верить, например, в Бога или какую-то высшую силу, то получается, что так надо, сейчас так должно быть, это все пройдет. Зло в конечном итоге все равно будет наказано. А зло у всех разное. Встревать или расстраиваться и портить себе и близким настроение я не хочу. Хочу обедать, ходить на работу или еще что-то. А жить ради людей, которых я не знаю, этих правительств разных стран и так далее, вообще я считаю не особо нужным для себя. Наверное, вот такая у меня позиция.

В конечном итоге я хочу жить где-нибудь в Таиланде, чтобы у меня было там кафе. Вот есть у меня мечта такая: разные ко мне люди изо всех стран подходят, рассказывают свои истории, и они пиво там пьют у меня. Хочется личного счастья. Для меня оно такое: дети мои бегают вдоль берега моря и радуются. Я подумал, что было бы интересно пожить во Франции. Классно. Почему нет?

Тут дело не в политических целях. Но меня остановило, что я не могу жить там без денег, я языка не знаю и так далее. Для визы таланта проектов у меня мало. В принципе, сейчас они появляются здесь. Всё равно ставятся какие-то спектакли, выставки проходят. Все все знают, как бы. Я сумел с этим жить. И нормально.

Я очень сильно пацифист, я даже в драках не участвовал. Раньше, когда я был молодой, я думал, что я трус, потому что никогда никого не бил, всегда всё пытался решить словами. Конечно, я на войну не хочу и не собираюсь идти. Может быть, это просто из-за страха смерти. Я всю жизнь себя считал везучим человеком, как бы это ни звучало эгоистично, но я не верю, что меня мобилизуют. Мне кажется, такого не будет. Мне не приходили никакие повестки, меня это не трогает. Я не пошел в армию, откупился. Тогда, в последний день я тоже не думал, что я пойду в армию. Не учился, шлялся. Мне повестку вручили, я доигрался до того, что "вам завтра на автобус". И вот за день мне удалось отмазаться. Поэтому как придет время, наверно, что-то придумается. Я думаю, что скоро все это закончится, я надеюсь.

О.: Ощущение тревоги и беспокойства. Военные действия вроде бы далеко, но трудно быть спокойным, когда твоя страна участвует в военном конфликте. Гибнут украинцы и русские, гибнут военные, гибнут мирные люди по обе стороны границы, их, конечно, особенно жалко.

Я не хочу никуда уезжать: это моя страна, у меня здесь семья, друзья, вся жизнь. Уезжать из протеста считаю глупым, это комариный писк, который никак не повлияет на военные действия. Те мои знакомые, которые уехали, в значительной степени разрушили свои жизни.

Что касается меня лично, у меня есть работа, все относительно благополучно. Тревожит то, что в элитах всех стран-участниц конфликта много агрессивных безумцев, которые не желают мира, не хотят договариваться. Конца противостоянию не видно, война может стать еще масштабнее.

Очень неприятная атмосфера в общественной жизни внутри России: зеленый свет дан «патриотам» (именно так, в кавычках, так как вообще-то патриотизм – это нормальное и естественное чувство связи со своей страной и народом) и ультраконсерваторам, инициативы которых пугают. Невозможно предсказать, что будет потом, после окончания войны или смены власти: качнется ли маятник в сторону оттепели или в сторону диктатуры и еще более жесткого государственного контроля всех сфер жизни. Со стороны общества есть запрос и на то, и на другое, думаю, никто не может понять, какой запрос сильнее. Надеюсь, что все-таки большинство людей хочет возврата к довоенной жизни в плане личных свобод.

Ш.: П…ц. Для меня это время особенно трудное, потому что я украинка. И моя мама поддерживает Путина и войну, хотя она тоже украинка. Она хотела уничтожения Украины ещё до начала войны.

Когда началась война, мы с мужем и сыном уехали в Сербию, потом переехали в Турцию. Сначала я вернулась ненадолго, чтобы сдать квартиру, а потом решила остаться, потому что поняла, что не хочу уезжать. Всё равно здесь лучше всего несмотря на весь этот п…ц. Эмиграция – это очень трудно.

О.: Когда я ушла от мужа, я не стала менять фамилию, хотя могла. Идея была проста: пусть в этом роду хоть один будет порядочным. Так и сейчас, я остаюсь, так как и здесь нужны хорошие люди.

Л.: Нет любви.... Где насаждается чужая воля — страшно без любви.

С.: Когда была объявлена война, я почувствовал стыд за свою страну и сострадание к украинцам.

Личные перспективы были скорректированы ещё до войны, так как было ожидаемо, что история движется в этом направлении.

Для страны ничего хорошего не вижу ближайшие лет 55 минимум.

Остался по семейным обстоятельствам.

П.: Здесь много агрессии, бытовые конфликты, распадаются семьи. Мы пытались протестовать первый месяц, выходили на митинги, но омоновцы работали очень слаженно — 30 человек могли избивать и задерживать одного протестующего, и скоро протесты прекратились. Мне повезло, я не попалась. Было страшно. Троих политзаключенных я знаю через одно рукопожатие.

Все из творческой тусовки уехали. Нам очень помогал В., он оставался с нами какое-то время. Мы были дети по 15-16 лет, когда началась война, мы месяцев пять ставили с В. спектакли, проект развивался, это было настоящее благородство со стороны В.

Я собираюсь уехать, но мне нужна подготовка, чтобы чувствовать себя спокойнее в другой стране. Наверно, я уеду учиться. Чувство, что здесь люди не могут ничего изменить. Может быть, влияет советское воспитание: "что мы можем знать..." Кому как не нам знать, это наша страна. И здесь становится всё страшнее.

Л.: Война для меня точно что-то ужасное, что-то несовместимое с моим мировоззрением, с моими ценностями. Когда война началась, я совершенно не могла в это поверить. Я воспитывалась в мире, где война это было самое ужасное, что может быть, что было когда-либо. Помню разговор с бабушкой с дедушкой, бабушка всегда плакала, когда вспоминала войну, для меня это было как конец мира.

Поначалу я была в панике, хотела уехать скорее из чувства безопасности, мне было очень страшно за себя и за мою дочь. Но так как у меня не было подушки безопасности, я думала ехать за деньги с кредитных карт куда-то неизвестно куда... Это был второй пункт, я правда не знала куда ехать. Я допускала куда бы я могла поехать, но для меня это казалось очень большой сложностью: вырвать дочь из ее жизни, тащить собаку, двух кошек и крысу... Параллельно поступило предложение сделать спектакль-перформанс на свободную тему, я так обрадовалась этой возможности как способу пережить свое актуальное состояние в связи с этими событиями, способу рефлексировать на тему пропаганды… В общем, спектакль вышел на тему пропаганды, нужно было найти, да найти возможности, чтобы, оставаясь здесь как-то самовыражаться.

Про перспективы мне сложно ответить, я больше мечтаю, чем ставлю цели. Ну, и как раз последние годы мои цели сильно пошатнулись, новые выстраиваются с большим трудом, в этой области все очень туманно.

A.: Что я думаю насчет войны: что это чудовищно. 24 февраля худший день в моей жизни. Такого нигде и никогда в мире происходить не должно. И мне жаль, что я поняла это только 24 февраля. Я не думала до этого о том, насколько мерзкие, безжалостные и бессмысленные все войны в мире. Мне жаль, что по вине моей страны и не моего государство было ранено, потеряло дом и умерло так много людей.

Как я вижу свои перспективы: я их просто не вижу. Я не могу планировать дальше, чем на неделю вперед. И это мне еще повезло: я работаю в IT и у меня есть постоянный высокий заработок и возможность оплачивать хобби, чтобы отвлечься и донатить в фонды и избирательные кампании, чтобы облегчить совесть.

Как я вижу перспективы страны: Если у власти останется Путин, то перспектив у страны нет. Мы просто станем огромной Северной Кореей. Если нам повезет и президентом станет кто угодно, кроме Путина и Кадырова, то есть шансы закончить все войны, где мы участвуем, свернуть назад к демократии и после долгих судебных, экономических и демократических реформ и снятия санкций начать жизнь так же как другие страны Европы. Жаль только само по себе окончание войны и снятие санкций не закончит наших проблем, ближайшее 10 лет жить в России будет очень тяжело.

Почему я не уезжаю: я делала попытку уехать в прошлом году. Жила полгода в Грузии. Это помогло мне осознать несколько важных вещей:

1. Я связываю все свое будущее с Россией. И когда здесь начнутся перемены, я хочу быть здесь и участвовать в них.
2. Сам отъезд из России не решает ни моих проблем, ни проблем страны. Я также смотрю все новости, я также переживаю за все, что здесь происходит. Только фактически из-за границы сделать могу меньше.
3. На выборах 2024 года я хочу быть в России. Я уверена, участки за пределами России не откроют, но я хочу воспользоваться последним легальным шансов сказать Путину: «Нет, я не хочу такого будущего своей стране». И я рада, что я сейчас в России, так как я поддерживала Дунцову, а позже и Надеждина в их выдвижении в президенты.

И.: Я не уехала, потому что большая часть моей профессиональной деятельность связана с языком и общением. Именно русский язык дает мне силу, на нем я в полной мере могу выразить все, что я знаю и умею в своей творческой профессии. Я востребована, как высококлассный специалист. Здесь мои единомышленники и, замечу, такие же эскаписты, как и я. Сейчас мы на свой лад повторяем путь многих гуманитариев-интеллигентов советского времени — путь внутренней эмиграции. Я уверена, что если все честные, смелые люди уедут, то будущего у страны точно не будет. Какими вырастут нынешние дети, если кругом будет только ложь, пропаганда насилия и права сильного? Я знаю, что всю энергию, которую мне пришлось бы израсходовать в эмиграции на то, чтобы выжить в чужой стране и более-менее в ней устроится, я могу приложить здесь, оставаясь Человеком даже в чудовищных обстоятельствах людоедского режима. Я знаю из собственного опыта, не говоря уже об опыте мировой культуры, что добро в пределе всегда побеждает, поскольку зло не способно на консолидацию и самоотречение ради высшего идеала. Я верю в добро. На этом стоят мое упование и надежда!

М.: Это слишком однозначно и на поверхности, это всем очевидно, что война это ужасно. Но мне хочется сказать это, когда ты задаешь мне вопрос.

В России сейчас очень опасно и за любую критику власти можно попасть в тюрьму или быть беззаконно подвергнутым насилию.

Мы очень много жили за железным занавесом, когда началась война мы снова увидели, что вот он опять опускается. Когда я рассказываю европейским друзьям, что у меня есть трудности, чтобы к ним приехать, они говорят: "Да? Какое жестокое у вас государство!" Да, отвечаю я, конечно, оно очень жестокое, но моя лично основная трудность в том, что страны Европейского союза мне строят препоны на этом пути.

Я не уехал, потому что презираю систему визового перемещения по земному шару, я ненавижу границы в юридическом понимании цивилизованного европейского общества. Если бы не было границ — не было бы и войн.

Н.: К войне отношусь отрицательно, как ещё можно относиться к войне?

Что касается возможной эмиграции, а куда уезжать? Некуда уезжать.

А.: Я из Одессы. Я не хочу говорить о войне. Война это трагедия. В жизни есть трагедия и комедия. Я комедиант. Почему я должен уезжать? Я не хочу.

К.: Я конъюнктурщик, я скажу Вам то, что вы хотите услышать. Если я говорю с пацифистом — я придерживаюсь позиции пацифиста, если с милитаристом, я соглашаюсь с милитаристом. У меня никогда не было мыслей покинуть Россию.